Шашка

У иных вещей завидная судьба. Они надолго переживают своих хозяев и, переходя от поколения к поколению, обретают всё большие ценность и интерес как семейные реликвии. Тем более если сохранились хоть какие-то, пусть отрывочные сведения о временных обладателях этих вещей и их родственниках. Вот неполная история старинной казачьей шашки.

Бабушка моя, Анастасия Тимофеевна, родилась примерно в 1880 году. Более точную дату ее появления на свет попыталась восстановить моя девяностолетняя тетка Катерина. Поразила легкость, с которой это произошло. Ни на мгновенье не задумываясь, тетушка, будто по писаному, рассказывала о давно минувших событиях, без запинки называла имена и отчества своих и моих предков. Поспеть записывать за ней было нельзя, пригодился предусмотрительно приготовленный диктофон.

– Вы, молодые, ничего не знаете и знать не хотите, – начала тетка издалека. – Хутор наш Медведев основал беглый казак Ермолай Медведев. В 1774 году недалеко отсюда произошла сильная сражения – Пугачев опосля, как его крепко побили под Саратовом, двинулся на Дон пополнять свою войску. Ну, а казаки считали его изменником, встретили, и началась битва. Досталось и Ермолаю. Он, сильно раненный, схоронился в талах вдоль речки Тишанки. Мало-помалу оклемался. Нашел себе сударушку. И вскорости родился у них сын Василий. А после у Василия народился Иван. А у Ивана – Кирей. Своего сына Кирей тоже назвал Василием. А уже у него родился наш дед Иван Васильевич. Его я не помню ничуть. А бабушка Дарья как сейчас перед глазами. Она нам часто рассказывала, как раньше жили. Оказывается, в те поры даже летом по степу на санях ездили – травы были непролазные, в рост человека, и ковылу много. Здорово она и природу понимала. Как-то говорит сыновьям, чтобы во дворе всё поприбрали, потому что завтра снег выпадет и мороз стукнет. «Да какой мороз! Приснилось, что ли?..» – «Пойдите, гляньте, как свинья ротом солому в логову таскает». И точно, утром глядим – и снег, и мороз...

Померла бабушка Дарья в 1917 году, я ездила ее хоронить. Ей в ту пору было больше 70 лет. А вскоре и мой отец умер, Григорий Иванович. Он пришел с фронта сильно простуженный, в окопах прозяб. А нас, детей, у него двенадцать человек. Еда была, а носить нечего. Он несколько чувалов зерна насыпал и повез в Москву на одежу выменивать. Туда и обратно на крыше вагона. Дело зимой было. Ну и совсем слег. Умер в 1918-м, когда твоей матери Елене всего несколько месяцев было.

– Ты же обещалась про бабушку Настю, – напоминаю, воспользовавшись паузой.

– Не перебивай, а слушай да записывай. Помру вот, а вы ничего про свой род и знать не будете.

Так вот. Мама Настя, замуж взятая в наши Медведи из хутора Шишикин, когда ей было 17 лет. Венчались в церкви станицы Качалинской, откуда родом знаменитый атаман Ермак Тимофеевич. А первая дочь – Вера, моя сестра, родилась в 1901 году. Выходит, наша Анастасия Тимофеевна родилась примерно в 1882 году. А когда точно – никто не знает, потому что ни метриков у нее, ни паспорта, никаких других документов не было. Прожила мама до 1956 года. Могилку ее, на которой дубовый крест стоит, ты знаешь. Родни на похоронах было немного, особенно близкой, – все перемерли. А вот Константин Алаев из хутора Байбаев приезжал. Он матери доводился двоюродным братом. Да че я рассказываю, если ты у него гостевал...

Было дело. В 1972 году захотелось пожить на Дону. Взяли с женой палатку, удочки, чайник с казаном. Дед Костя переправил на своей лодке на правый берег. Раскаленный песок, июльский зной... Желанное еще недавно уединение быстро наскучило. В один из дней навестил нас дед Костя. Да не один, а с бреднем. Часа три пытались мы хоть что-то поймать в плотно заросших старицах и озерцах – тщетно. Попалась лишь мелочишка – порядочному коту не наесться. Устали здорово, да и комарье, слепни одолели. Ближе к полудню дед спохватился: «Айдате обедать – бабка Наталья лапшу сготовила».

Разгар лета в Придонье – пора нелегкая. В полях и на огородах – уйма работы. Но – нещадные жара и сушь. Дождички, даже летучие, большая редкость. Дни длинные; с утра до вечера, особенно человеку немолодому, ни за что не выдюжить. Ставни хатенок закрыты плотно круглые сутки, чтобы не выпустить изнутри прохладу. Да еще занавески на окнах. В сумеречной горнице я разглядел-таки портрет бравого казачка. Дед Костя, перехватив взгляд, не удержался от комментария:

– Это карточка, когда я со срочной службы вернулся.

– В каком же году?

– В 1912-м.

– Это сколько же тебе было лет?

– 25. Я ведь с 1887-го.

Как было не удивиться! Я, которому не было и тридцати, крепко устал после попыток продраться с бредешком через заросли чакана и ряски. А восьмидесятипятилетний старик, сухонький, проворный, показалось, как и утром, был легче меня на ногу. Но еще сильнее изумил дед Костя после обеда. За лапшой, а затем и к курице мы выпили по стопке водки. Усталость, жара, сытная еда наполнили тело неодолимыми тяжестью и дремой. Дед Костя проводил нас в хату, указав на просторную постель на полу, предложил непременно отдохнуть.

– А ты сам-то где ляжешь? – спросил я.

– Я, парень, днем никогда не ложусь, не свычный сызмалу. Да и дела – пойду огород полью.

И ушел. И поливал. Да не каким-нибудь мотором или насосом, а черпая ведром из колодца, выливал воду в деревянный желоб, направленный искусно в сторону грядок.

...Наутро предстояло прощание. Расспрашивая деда о прежнем житье-бытье, я поинтересовался, неужто у него ничего не осталось из того, что веками отличало казачество от иных сословий: наборной уздечки, кинжала, нагайки ли, а может быть, и старинной шашки?

– Откуда?! – воскликнул он с горечью. – Тут такое творилось, что за одно упоминание о казачестве... Всё, парень, как волной смыло. Хотя... Счас гляну, может, поржавело всё.

Спустившись с чердака, он передал мне то, что когда-то было казачьей шашкой. Кожаные ножны полуистлели, медные части, в том числе и оправа эфеса, покрыты зеленью. Едва-едва вытащили клинок: он был изъеден глубокой ржавчиной.

– Твоя шашка, деда?

– Нет. Старшего брата Захара. Его в 19-м белые срубили под Котлубанью. А мне передали седло и шашку. С тех пор и лежала на подловке. Бери, ежели антирес.

Ни о каком возрождении казачества в ту пору и разговоров не было. Да и не могло быть. Но мы, рождаясь и подрастая на донской земле, знали о прошлом не только по книге и фильму «Тихий Дон». Оставалось в живых еще много людей, которые рассказывали о том, что печати не подлежало. И, конечно же, в каждом из нас таилось желание хоть немножко да быть похожим на легендарного Григория Мелехова. И внешне, и помыслами, и характером.

Шашку двоюродного деда Захара долго пришлось приводить в порядок. Драил клинок песком, наждачной бумагой, шлифовал специальной пастой. Заменил кожу на ножнах. Смастерил темляк и ремень для ношения через плечо. В ходе реставрации открылись интересные сведения. Шашка произведена на Златоустовской оружейной фабрике в 1902 году. Как-то, набравшись решимости, решил проверить, верно ли, что шашка выкована именно из той знаменитой марки стали. Наступив ногой на конец клинка, стал за ручку гнуть его, и лезвие образовало чуть ли не круг. А еще на оголовке ножен сохранилась четко различимая надпись, выбитая на меди остро заточенным металлом: «Варна 1911 г. Захар Алаев». Алаева – это и девичья фамилия моей бабушки.

За годы работы пришлось поездить по России, пожить в разных городах. Вместе со мной ездила и шашка. Из Волгограда в Тюмень. Затем – Омск, Тверь, Саратов. Со временем, когда стало возрождаться казачество, довелось и ходить при этой шашке в праздничном строю казачьих потомков.

Более ста лет живет скромная казачья шашка. И теперь внуки мои, когда бывают в гостях, берут оружие в руки, пристально рассматривают, просят рассказать о том, что знаю я о своих и их далеких предках.

Ю.Г. Буров (из книги «Завещание из прошлого века»)

Саратов