Почему проваливается

научно-техническая политика правительства

Научно-техническая политика у правительства есть. И она носит парадигмальный характер. Выдвижение парадигм и следование им – первостепенная забота лидеров государства. Обратимся к парадигмам.

Парадигма № 1: Современный научно-технический прогресс возможен только в конкурентной среде.

Парадигма № 2: Наука должна самоокупаться.

Парадигма № 3: Советский опыт развития исследований и их использования подлежит замещению западными традициями.

Необходимо сразу предупредить читателя: он не найдет в выступлениях лидеров государства, равно как и в трудах работающих на них теоретиков, совокупного перечисления указанных парадигм. Скорее, он столкнется с противоположными заверениями. Но парадигмы есть извлечение не из слов, а из действительной политики. Эти парадигмы – сугубо практичные понятия. В политике некоторые интересы могут камуфлироваться.

Итак: что содержится в первой парадигме? Тезис о конкуренции в науке и технике в различных вариациях воспроизводится российскими политиками как символ веры. Подтверждаем: конкуренция в сфере науки и техники есть. Парадигма действует. Но что она собой представляет, если присмотреться несколько внимательнее? Прежде всего, конкуренцию политических систем и конкуренцию капиталов. Это мощные, но опосредствующие факторы воздействия на НТП. Знаки у этих факторов могут быть противоположными. Вероятно, г-н Трумэн был бы весьма доволен, если бы русские заложили в проект создания своей первой атомной бомбы лет этак 20. А г-ну Кеннеди не пришлось бы поклясться всему миру, что американцы первыми навестят Луну. Но все-таки улетел в космос первым Гагарин.

В те годы конкурировали две политические системы с противоположными историческими устремлениями. Теперь главный источник исторической противоположности устремлений исчез. Казалось бы, наступала эпоха братского сотрудничества бывших политических конкурентов. Во всяком случае, в первый период демократических реформ с российской стороны не было недостатка в публичных признаниях отсталости отечественной науки и техники, засилья технологического консерватизма, экономической неповоротливости на рынках нововведений. Эти заявления были, между прочим, ориентированы на спасительную миссию конкуренции. Многие им верили. Немногие пытались опереться на факты. Великий организатор современного отечественного станкостроения Николай Паничев, рабочий и министр, рассказал следующее (см. ж. «РФ сегодня» № 1/2006). В ФРГ к развалу СССР работало 36 тысяч советских станков. Как-то не верится, чтобы немцы двадцатого века стали приобретать у русских отсталую технику. Неужели корифеи российских реформ не знали действительного положения дел в науке и технике? Знали. Паничев припоминает, как он пытался защитить от разгрома станкостроение в кабинете у вице-премьера Е. Гайдара и был выдворен со словами, что «дерьмо», которое у него выпускается, никому не нужно. Это был нечестный ответ, дезориентировавший народ. Демократы воевали не только с коммунистами. Интеллектуальный бандитизм защищал бандитизм экономический.

Но не будем прибегать к сильным выражениям. Может быть, действительно надвигается эпоха благословенного сотрудничества, основанного на политическом и деловом доверии? Если послушать лидеров российского государства и их интеллектуальное окружение, они и сегодня вкладывают всю душу в формирование конкурентной среды в сфере науки и техники. Вкладывают, несмотря на многочисленные тревожные сигналы. Ведь даже Джордж Сорос на недавно прошедшем экономическом форуме в Давосе обнаружил родственные чувства к России, констатировав, что ее экономика тонет. В чем же дело?

Приведем всего лишь одну иллюстрацию. В «ЭФГ» (№ 6/2013) опубликована заметка Б. Ихлова с потрясающими данными фронтального уничтожения промышленного потенциала Перми. Город Пермь исторически складывался как крупнейший центр промышленности. Целый куст его предприятий выдвинулся в мире на позиции лидера производства авиадвигателей. Еще в 1992 году газета «Известия» публикует заметку «Зачем Роллс Ройс вступил в бывшее советское министерство» (см. номер за 25 апреля). Сообщалось, что стоимость двигателей американской фирмы «Пратт энд Уитни» для ИЛ-96 составила 4,2 миллиарда рублей. Комплект аналогичных двигателей с международным сертификатом, изготавливавшийся в СССР в Перми, стоил всего 120 миллионов. Мы не имели возможности проверить достоверность цифр. Возможно, в невероятных цифрах разрыва стоимости сказалось журналистское увлечение. Возможно, не была учтена начавшаяся валютная свистопляска. Но совершенно достоверно, что к пермским машиностроителям проявили интерес властители мирового рынка авиадвигателей из США, Великобритании и Франции. В капитал ОАО «Пермские моторы» вошли победители – американцы. Зачем они подселились к пермякам? Может быть, действительно решили отбросить соперничество и перейти к братскому сотрудничеству?

Если рассуждать совершенно абстрактно, при полученных научных и технологических результатах пермские «движки» должны были бы получить приоритет на мировом рынке. Но при условии действительно братского сотрудничества с американцами. Иначе пермяки смели бы с рынка авиадвигателей прежде всего «Пратт энд Уитни». Если читателя интересует разворот событий «на пермском фронте» в дальнейшем, он может почерпнуть информацию из Интернета. Процитируем итоговое заключение. «Американцы хотят «держать руку на пульсе», а в идеале контролировать своих российских конкурентов. Именно по этому сценарию и пошло развитие событий… «Пратт энд Уитни» либо напрямую, либо через подставные структуры владеет различными пакетами акций. С предприятий «Пермских моторов» изгоняются неугодные несогласные и просто говорливые. Постепенно предприятие попадает под полный контроль американцев… Небезынтересно также, что американское правительство в лице департамента торговли и Комиссии по контролю за передачей технологий с самого начала запретило «Пратт энд Уитни» передавать в Россию технологии разработки и производства всех более или менее важных узлов двигателя» (Нелагин Н. «Пермские моторы» в зоне турбулентности. «Российская газета», 07.02.2001).

Правительственный официоз предал гласности подлинную подоплеку конкуренции в научно-технической сфере, ее зависимость от конкуренции капиталов и от политического фактора после того, как американцы похозяйничали 9 лет. Ну, и что-то изменилось? Изменилось. 12 сентября 2012 года, еще через 11 лет, общее собрание акционеров ОАО «Пермские моторы» приняло решение о ликвидации общества. Полная сдача позиций на годы оставила отечественную авиацию без перспективных двигателей. Пресса сообщает, что через пермские связи американские братья по сотрудничеству предпринимают небезуспешные попытки овладеть рынком поставок «движков» для газовой и нефтяной отраслей страны. Будет большой спектакль «Братская конкуренция…». Кстати, киты нефтегазового комплекса страны уже активно сбрасывают заказы на отечественное оборудование. У многих граждан вызывает горькую усмешку назойливая реклама: «Газпром – национальное достояние». Запасы нефти и газа – национальное достояние. Это верно. Но не надо с нарочитой наивностью распространять дорогие народу представления о патриотизме на сам «Газпром». Это «немножко» нечестно. А политически – корыстно. В связи со вступлением России в ВТО широкой общественности сообщили, что за последние 10 лет проникновение иностранного капитала в эти сырьевые закрома возросло в 6 раз, а самые крупные корпорации – «Газпром» и «Роснефть» (заметим: государственные) последовательно свертывали заказы на поставки технического и технологического оборудования с отечественных заводов. Благодаря политике этих двигателей научно-технического прогресса объем иностранных закупок оборудования для нефтяников и газовиков сегодня доведен до 65 процентов от общего объема поставок. Обладателям «национального достояния», конечно, известно, где хранятся при подобных зависимостях ключи от рая.

Так что же получилось с созданием конкурентной среды в сфере науки и техники? Оба фактора, фактор политической конкуренции и фактор конкуренции капиталов, несколько видоизменились, но присутствуют вместе. Они поменялись местами. Сегодня лидирует конкуренция капиталов. Конкуренция политическая обеспечивает успех своему капиталу, как и положено. Это тот случай, когда от перестановки слагаемых результат может сильно возрасти или обнулиться. Американцы это усвоили великолепно. Наши лидеры неизменно обсчитываются.

Приведенный пример крупномасштабный, общегосударственный. Он, что называется, 20 лет мозолил глаза вдохновителям научно-технической политики государства. Он просто умолял лидеров разобраться в сути конкурентной среды в науке. Нигде в мире нет и не было науки, основанной на чистой конкуренции. Ее всегда сопровождала тенденция к публичному сотрудничеству ученых. С древних времен поддерживались различные средства обмена научно-технической информацией. Вся система обретения научной квалификации живет благодаря публичности. Новое время активным агентом общественных форм организации исследований сделало государство. В последние десятилетия ученые сообщества сами стремятся избирать формы сотрудничества, которые позволяют избежать ненужного параллелизма в тематике работ, прибегают к созданию неформальных, временных творческих объединений, к обязательной регистрации экспериментов с общей методикой.

 Посмотрите, какую активность к взаимодействию демонстрируют представители науки на прорывных направлениях, как они стремятся избавиться от расточительного параллелизма, от интеллектуальных и материальных потерь. Характерный пример. Действует международный проект определения пространственной структуры белков. Утверждены обязательные для всех агентов исследования международные правила: совершенная открытость работы, обязательная регистрация ее на международном уровне, немедленная публикация результата. Почему так жестко? Потому что в базах данных «сидит» 8 миллионов белковых структур, нуждающихся в пространственной идентификации. Одна структура требует на идентификацию примерно 66 тыс. долларов (на начало 2010 г.). Пока определились с 60 тысячами белков из 8 миллионов. Полагаем, остальное понятно.

Мы выступаем за всемерное использование международного опыта организации исследований и реализации достижений науки и техники. И что любопытно: к российскому опыту на Западе относятся весьма внимательно до сих пор. Возьмите историю создания коллайдера в ЦЕРНе, на границе Швейцарии с Францией. Иностранные источники неоднократно упоминали о вкладе сотен (!) российских физиков в уникальное сооружение. А мы помалкивали. А ведь это крайне важный пример плодотворного сотрудничества. Изучило ли его Министерство образования и науки во всех подробностях? Что полезного получили и увезли из Швейцарии ученые? Установили ли хотя бы точное число наших физиков? Где они теперь? Молчаливость стала, видимо, неудобной, и мимоходом появились сообщения, что у России тоже есть коллайдер в Протвино. Почти есть, брошенный, как и многое другое. Караулим кольцо на глубине 60 метров длиной 21 километр… Для приоритета и авторитета могли бы добавить, что сама идея ускорителя элементарных частиц на встречных пучках была выдвинута и обоснована директором Института ядерной физики СО АН СССР академиком А.М. Будкером (ныне покойным).

Ученые не хотят конкуренции. Они хотят соревнования идей и изобретений.

Выступая против поклонения развитию конкурентной среды в науке, мы вовсе не отвергаем ее известную неизбежность. Пока есть капитал, есть конкуренция капиталов. Почему же панацеей выступает всегда распродажа активов государства? Потому что капитал в постсоветской России насаждался сверху и паразитировал на государстве. Государство могло бы стать своими предприятиями конкурентом новорожденному промышленному капиталу. Не стало.

***

Парадигму самоокупаемости науки можно отнести к изобретению российских реформаторов. Эта парадигма в прямой формулировке почти не употребляется, так как возникла из условий приватизации производственных активов. С одной стороны, идея самоокупаемости науки должна была прикрыть грабительский характер приватизации, с другой – из идеи быстро выросла целая философия чисто русского пути использования научно-технического потенциала в реформируемой России.

 Когда-то Е.Т. Гайдар объяснил, что при продаже советских предприятий госсобственности по действительной стоимости их некому будет покупать. И по всему народному хозяйству расцвело состязание по снижению стоимости основных фондов. С балансов заводов и фабрик стали исчезать прежде всего объекты социальной сферы и затраты на науку и технику. Под крики о всеобщей устарелости своей техники государство продавало предприятия без всяких обязательств новых хозяев наполнять рынок передовой техникой. Они в лучшем случае наполняли его импортом или попросту уничтожали исторические накопления народа. В результате возник еще один вид состязательности – погоня за ростом цен на ввозимые средства производства. Этим уже занимались (и занимаются до сих пор) предприниматели внутри и вне страны, для которых таможенная граница является общим врагом. Вот где, оказывается, возможно братское взаимодействие….

Какой же промышленный капитал получался после происходившей приватизации? Во всех передовых странах корпорации давно уже в текущих издержках производства закладывали расходы на технологические приложения науки и на поддержку исследований. У российских промышленников не стало денег на обновление техники. Из этого же источника ранее в значительных размерах подпитывались структуры, разрабатывавшие новую технику. Источник иссяк. Государство после приватизации оставляло проданные предприятия без заказов и без финансирования. Отраслевая наука получила сокрушительный системный удар и стала стремительно уходить в небытие. В довершение всего из-за безденежья на обновление основных фондов и их старения органическое строение капитала на многих производствах менялось столь необратимо, что банкротство выглядело избавлением от неприятностей.

С этого пункта и отправилась в путь спасительная идея самоокупаемости науки. Оставшаяся многотысячная армия научных сотрудников должна была отрешиться от работы в прежних «монстрах», научиться объединяться в небольшие группы. Настойчиво доказывалось, что такая организация исследований наилучшим образом отвечает свободе творчества. Работа должна доводиться до коммерческого результата самим ученым. Это были требования. Была и своя философия, опиравшаяся (и опирающаяся до сих пор) на два положения. Было растиражировано и разрекламировано представление о развитии науки в последние десятилетия на Западе силами главным образом мобильных творческих групп. То есть использован авторитет США, Англии, Германии и других соседей. Мол, советские предшественники умудрились и здесь застрять во вчерашнем дне. Второе положение вытекало из первого и сопровождалось развернутой постановкой вопроса о распространении малого предпринимательства в науке и технике. Оно было конкретизировано массой новшеств. Отсюда пошли креативные оценки способностей человека, грантовские правила и процедуры и тьма бюрократических методов «обеспечения» свободы творчества ученых.

Мы вознесли малое предпринимательство в сфере науки на пьедестал философии не из-за желания пококетничать с читателем, а из-за того, что у лидеров государства и у членов правительства мелкопоместный и мелкотравчатый горизонт полностью закрывает восприятие действительности. Они не видят даже те процессы, которые демонстрируются. Много, например, писалось и пишется об опыте формирования и функционирования Силиконовой долины в США. Не без оттенка зависти. Что же вывезли наши лидеры, если судить по прессе и некоторым документам? Самое главное, по их мнению, – рай для свободного развития и творчества малых исследовательских групп. Райских групп много, и это чистая правда. Но не это главное. Сама Силиконовая (кремниевая) долина рождалась под пару задач мирового уровня. Небывалая и стремительная концентрация промышленного и финансового капитала в Долине была обеспечена поддержкой властей. Крупный капитал и выступил нянькой малоформатного научного предпринимательства. Отсюда понятно, кто задавал правила игры и прокладывал каналы сотрудничества.

 А что происходит у нас? Вот данные о звеньях исследований и разработок, стоящих ближе всего к производству (подсчеты по справочнику «Российский статистический ежегодник. 2005», взят период, более или менее удаленный от кризисного). В 1992 году непосредственно на предприятиях насчитывалось 340 исследовательских ячеек, в 2004 году – 244 (уменьшение на 28,2%); проектно-изыскательских организаций соответственно 495 и 63 (минус 7,8 раза), конструкторских бюро – 865 и 194 (минус 4,4 раза) (с. 583). Особенно цинично освобождалось от забот о будущем само государство. В 1994 году в сфере науки (с обслуживанием) всё еще было занято 1106250 работников. Из них на госсектор пришлось только 289424 (26,1%). Ученые принялись отчаянно бороться за сохранение госсектора в науке. За 10 последующих лет государство "ужало" науку еще на 233887 человек (на 21,1%). В госсекторе в 2004 году осталось 258078 человек (сокращение к 1994 году 10,8%). Те 759810 человек, оказавшихся, можно сказать, в одночасье в предпринимательском секторе, могли бы успешно работать и в нем. Могли бы. А где деньги? И потому совершенно понятно, почему в 2004 году так называемый предпринимательский сектор науки "усох" на 222337 человек (на 29,4% к 1994 г.) (с. 585). Не помогла широко афишировавшаяся кампания развития малого предпринимательства в науке. В 1996 году к малому предпринимательству было отнесено 46,7 тысячи организаций исследовательского уклона. В 2004 году их осталось 20,7 тысячи, при числе занятых 141,6 тысячи (с. 356). Средняя численность одной фирмы составила 7 человек.

 Думается, реформаторы-реставраторы, оставившие науку без финансирования, прекрасно знали, что на эту лошадь делать ставки нечего. Крупный капитал России остается до сей поры крайне неэффективным в использовании возможностей научно-технического прогресса, консервативным на рынке нововведений и неконкурентоспособным.

За это поносили советскую промышленность. Отчего же умолкли поносные речи? Заведующий кафедрой Московского энергетического института В.И. Виссарионов, видный специалист в области использования нетрадиционных и возобновляемых источников энергии (сюда относится и гидроэнергетика), в одной из газетных публикаций 2008 года рассказывает: «Или вот передвижная насосная станция, которая тоже питается от солнечных батарей, позволяет качать воду из колодца… где нет электричества. Она удобна и бесшумна. Причем энергию можно использовать и для освещения, и бытовую технику подключить, например телевизор. Стоит эта штука сравнительно недорого, чуть больше тысячи долларов. Ее высоко оценили на выставке в Тунисе, где заказали сразу несколько тысяч. Но в нашей стране она пока в нескольких экземплярах». Сегодня десятки стран и сотни миллионов жителей планеты в списке жаждущих воды и дешевого электричества. Рынок использования изобретения наверняка благодатный. Что же: к авторам из МЭИ в очередь выстроились банкиры и представители компаний промышленности? Отнюдь. Но с точки зрения парадигмы всё выглядит правильно: создал новое, сам и коммерциализируйся, самоокупись.

Перед лицом печальной общей картины было бы утопией сразу придать всероссийский масштаб распространению коммерческого опыта Силиконовой долины. Поэтому заслуживает поддержки инициатива первых лиц государства с выдвижением проекта Сколково. Но у общественности мало информации о происходящем внутри. В каком научном направлении будет двигаться центр? Как решаются вопросы приоритетности исследований на фоне фундаментальных исследований РАН и лучших университетских центров мира? Что с привлечением крупного отечественного капитала и подо что? Что после критического анализа американского опыта организации дела берется на вооружение нами? Сегодня, например, получают распространение посреднические фирмы стартапа. Они подыскивают первооткрывателям и изобретателям согласных взяться за промышленный выпуск их продукта. Это у нас. А на Западе стартапом давно занимаются корпорации массового производства. Они соответствующим образом структурированы. И это совсем другой конец цепочки сотрудничества и другой результат. Какие цепочки куют Сколково и российский крупный капитал?

Не хотелось бы возбуждать общественное мнение, но сколковский проект не позволяет замалчивать некоторые сигналы. 8 декабря 2011 года газета «Наука в Сибири» опубликовала отчет о встрече с общественностью Новосибирского академгородка академика Жореса Алфёрова. Академик Алфёров, по сути дела, научный руководитель проекта Сколково, в существенной степени определитель его творческого будущего. Воспроизведем некоторые выдержки из встречи:

«С самого начала мы, ученые в Думе… внесли в Закон о Сколково поправку, которая предусматривала, чтобы в числе условий получения статуса резидента, предусматривающего существенные налоговые льготы, была обязательная экспертиза Консультативного совета. Поправка была отклонена… Фактически на очень важный аспект мы не можем оказывать влияние... Хотя практически все основные решения проходят мимо нас. Кластеры и руководители соответствующих структур утверждены без нас… Поэтому была идея создать и в Сколково академический университет. Но совершенно неожиданно было подписано соглашение Фонда «Сколково» с Массачусетским технологическим институтом о начале сотрудничества в области образования и исследований в России в рамках строительства российской «Кремниевой долины»… но мы-то планировали иначе, полагали, что это должен быть россиянин, и рассматривали за университетом несколько иные функции».

Признаться, читать стыдно: то «без нас», другое «без нас»… Может быть, руководителям государства следует вспомнить, за что отвечали Курчатов, Королев, Келдыш, Лаврентьев? И как отвечали?

 Что же делать с самоокупаемостью? Ее в исповедуемом виде и нет. Похоже, наши короли ходят голыми. Наука никогда не самоокупается. Она окупает других, и прежде всего тех, кто делает в нее капиталовложения. Наука есть всеобщий духовный продукт общественного развития. Научный труд есть всеобщий труд, труд, умножающий знания. Ему не дают возможности капитализироваться. В России сегодня настоящая беда: наука не окупается никаким способом.

***

Последняя парадигма научно-технической политики нынешнего правительства России – замещение общественных форм осуществления НТП советского периода западными традициями. Над этой парадигмой довлеет политический заказ: она должна обеспечить выведение страны из исторического тупика, в который ее завели большевики. Из тупика отсталости. «Попутно» оправдывается тотальный антикоммунизм. Мы пока оставим заказанную политическую линию в стороне. Нас интересует научная обоснованность избранного пути. Без оценки прошлого, хотя бы в самом сжатом виде, не обойтись.

Все теоретики демократических реформ сходятся в одном: для развития науки и естественнонаучного образования в России изначально была характерна определяющая зависимость от государства. Петербургская академия наук официально именовалась Императорской, неофициально – была весьма близка к царствующему дому. Вузы создавались по воле царя и правительства. В зарождавшейся отраслевой науке господствовал правительственный бюджет, особенно по военному ведомству и географическим экспедициям. Выдающиеся ученые и профессура наделялись привилегиями, превращавшими их в некое сословие.

Так было. Но почему было так? Потому что даже царям было ясно, что помещичья Россия отстала от Западной Европы. К моменту образования Петербургского и Московского университетов европейские университеты и вся система высшего образования Европы прошли многовековой путь. Это был извилистый путь от обслуживания нужд церкви до центрирования вокруг университетов и вузов научных школ, впоследствии – и интеллектуальных запросов капитала. Пять-шесть веков внутриутробного развития – хороший срок для того, чтобы из сферы образования вырос пласт культуры, оказавший мощное влияние на всю общественную жизнь Запада. Неудивительно, что в Соединенных Штатах Америки весь толстый пласт европейской культуры был перенесен через Атлантический океан, с поправками на свободу от капиталистических отношений старушки Европы. В Штатах мы и сегодня наблюдаем преимущественную концентрацию исследовательского потенциала вокруг университетских центров.

Что же было в России? Мы ведь тоже пошли по пути создания университетов и институтов. Пошли, но у нас не было толстой исторической «подушки» культуры. Подушка в данном случае есть тот слой, из которого исходят потоки общественной поддержки нового, закрепляются традиции. Передовые люди России, когда встал вопрос о создании первых университетов, взяли из европейского опыта все самое существенное. Российские вузы изначально были современными учебными и научными учреждениями. Но подушка была тонкой… И потому потребовалось «государево око». И именно из-за тонкости пласта культуры государству пришлось очень быстро разделить управление системой высшего образования и организацию фундаментальных исследований. Так мы «разошлись» с Европой и Соединенными Штатами. Императорская академия наук и высшая школа обрели государственную «независимость» друг от друга.

Как же обошлись большевики с историческими накоплениями в области науки и высшего образования? Весьма бережно. Они в полной мере учли значение членения науки на академическую, вузовскую и отраслевую при выборе форм организации исследований. Постепенно пробивало себе дорогу представление о коллективном характере научного труда. На этом сформировалась система оценки научной квалификации. Уже тогда становилось ясным, что дифференциация наук непременно усилит процессы их взаимопроникновения. Также до революции стали зарождаться процессы индустриализации исследований.

Вузовская система развивалась, как и во всем мире, следуя запросам производства, просвещения и самой науки. С ростом академической и отраслевой науки вузам пришлось потесниться в исследовательской деятельности. Но за ними осталось преимущество в раннем обнаружении талантов. Можно сказать, ученые высшей школы с завистью смотрели на материальные и организационные возможности академической и отраслевой науки, а последние, в свою очередь, завидовали возможностям вузовских коллег в отборе талантливой молодежи. Отсюда шли постоянные поиски новых форм взаимодействия всех общественных подразделений науки. Отдельные университеты и институты высшей школы начинали вполне конкурировать с лучшими университетскими центрами США.

Советское государство, приступая к индустриализации народного хозяйства, постаралось на решение этой исторической задачи сориентировать весь научный потенциал. Желание как можно быстрее получить практическую отдачу было столь велико, что предпринимались серьезные попытки чуть ли не всю науку превратить в заводскую. Однако это увлечение и чрезмерный прагматизм были быстро преодолены. В результате конкретизировалась ответственность отраслей за судьбы НТП. Стало возможным поставить на научную основу вопросы экономики научно-технического прогресса. Начиная с 70-х годов прошлого века финансовая поддержка исследований производством устойчиво перевешивала бюджетные расходы.

Вслед за индустриализацией народного хозяйства произошла индустриализация науки. В частности, с 70-х годов фонд оплаты труда в науке устойчиво находился в пределах 42–46 процентов от общих затрат.

Полагаем, что в общем экскурсе в прошлое мы сообщили достаточно известные факты. Но они, видимо, неизвестны обвинителям большевиков в создании исторических тупиков. Мало того: творцы буржуазных реформ перечеркнули усилия советской власти по сохранению исторических накоплений России в организации науки и высшего образования в дореволюционный период, в защите особого пути развития отечественной культуры в важнейших сегментах.

Подобное обращение с собственным прошлым не остается безнаказанным. Антикоммунизм слеп не только в отношении прошлого. Он безумен в оценке судеб НТП в настоящем и будущем. Он, в сущности, не заметил перехода страны с конца Великой Отечественной войны к созданию нового облика науки. Облика, выраставшего из постепенного использования различных факторов интенсификации исследований. Мы хотели бы привлечь внимание к использованию инновационного ресурса, давно сложившегося в стране. Есть непреложный исторический факт: Россия – страна специализированных научных, научно-технических центров. Их специфика заключается в такой концентрации исследовательского потенциала в одном поселении (городе), когда этот потенциал превращается в определяющее условие существования всего поселения. Он имеет особое градообразующее значение. Здесь нет непреодолимых границ. В последующем диверсификация в градообразовании возможна от науки к производству или наоборот. Чтобы читателю (и правительству) был понятен масштаб выдвигаемого вопроса, предоставим имеющуюся в нашем распоряжении информацию в сводном виде в таблице 1.

Таблица 1. Перечень поселений инновационного типа Российской Федерации

Примечания к таблице 1:

1. Основным источником явились материалы, представленные органами местного самоуправления, которые по мере доступности дополнялись и уточнялись из сайтов Интернета, отдельных публикаций. Информация по центрам собрана и обработана группой сотрудников Центрального экономико-математического института под руководством доктора экономических наук М.В. Глазырина.

2. За год основания в подавляющем большинстве случаев брались даты принятия исходных решений, приведших к рождению научно-производственного комплекса (НПК). Поэтому они могут не совпадать со временем образования города.

3. Данные по численности населения относятся к 2002–2004 и 2008–2011 гг. для отслеживания динамики. По академгородкам статистика не менялась из-за отсутствия сведений.

4. Данные по научно-производственному персоналу весьма приближенны. В одних источниках указываются занятые только в научной сфере, в других – используется понятие научно-технической деятельности с соответствующей градацией занятых. Наконец, берется весь контингент, имеющий отношение к выпуску наукоемкой продукции в серийных масштабах. Требуется определенная классификационная работа.

 Еще один исторический факт. За 1946–1960 годы, всего за 15 лет, было создано 34 инновационных поселения. Если вдуматься, государство уже во время восстановления народного хозяйства начало готовить плацдарм перехода, выражаясь современными терминами, на инновационный путь развития всей экономики. Объем таких новаций нарастал, подчиняя целые отрасли производства, меняя инвестиционные циклы, заставляя по-новому оценивать структурные сдвиги, влияние обновления техники на темпы роста производительности труда. Советские люди создали огромный потенциал будущего. Этим потенциалом нужно было овладеть экономически, политически и психологически. Возникавшие перерывы постепенности никакого отношения к застою не имели. Застой возникает тогда, когда созданный потенциал не замечается. Некоторым критикам советского прошлого, застоявшимся на развенчивании личности Сталина, полезно узнать, что при жизни последнего было образовано более 20 центров. Если ставилась крупная научная и техническая задача, на ее реализацию работало всё правительство. Есть еще один исключительно важный исторический факт. Все перечисленные центры сохранились. Они подверглись ударам зубодробительных реформ, понесли тяжелые утраты позиций в отечественной и мировой науке и технике, но все устояли. Они выдержали самую суровую проверку – проверку временем. Следовательно, в них были заложены факторы устойчивости. Укрупненно сведем их в две группы.

Первую группу факторов условно назовем внешней. Большинство центров изначально закладывалось под решение проблем государственного масштаба. При этом закладывались необычные механизмы взаимодействия с отраслями производства, вплоть до создания в центрах звеньев серийного выпуска новой продукции, а в отраслях – опытных участков, ориентированных на науку центров. Здесь было немало вариантов взаимодействия. Оптимум отыскивался по линии как совершенствования государственного управления, так и объединения экономических интересов сторон.

Наука, между прочим, в своих открытиях несет как раз тенденцию к объединению экономических интересов. От ученых общество чаще всего узнает, что может дать человечеству полученный результат. Ученые и "виноваты" в появлении громадных исследовательских и прикладных центров. Поэтому государственное решение о рождении последних непременно зиждется на инициативе ученых, как сказали бы прежде – на инициативе снизу. Соотношение объективных и субъективных условий меняется. Ученые и производственники вынуждены искать формы взаимодействия, отвечающие новому уровню кооперации их труда. Все центры возникли по инициативе групп выдающихся ученых высшей школы, институтов академий наук СССР, отраслевой науки, крупных организаторов промышленности и аграрно-промышленного комплекса. То есть это была наиболее компетентная оценка возможностей отечественной науки и техники реализоваться в развернувшейся научно-технической революции.

Подавляющая часть центров входила в состав промышленных отраслей. Отраслевые министерства являлись представителями интересов государства. Самыми "древними провокаторами" образования инновационных поселений можно считать систему главных конструкторов авиапромышленности. Мы имеем в виду знаменитый ЦАГИ, явившийся основным градостроительным элементом не менее знаменитого города Жуковский. Оттуда пошли наиболее громкие сигналы актуальности междисциплинарных связей. Оттуда вышла плеяда выдающихся математиков, механиков с "производственным уклоном". Обратная связь укрепилась признанием высокого научного статуса целого отряда авиаконструкторов.

Процесс объединения наук с техникой приобрел резко выраженную организационную форму в центрах оборонной и атомной промышленности, ракетостроения, космоса. В них ученые-теоретики, представители "большой" науки, были наделены исключительными, просто гигантскими, распорядительными полномочиями. Сама организация исследований вылилась в новое общественное явление. Создание академгородков, главным образом в Сибири и Подмосковье, подтвердило, в каком направлении нужно действовать. Организаторы фундаментальных исследований превращались в создателей инновационных поселений в целом.

В ходе нынешних реформ внешняя группа факторов устойчивости инновационных поселений была отключена. Отраслевая вертикаль управления исчезла. Исчезли и выходы крупных научных результатов в производство. Они стали никому не нужны, стали устаревать. По справедливому замечанию великого труженика науки и техники академика Анатолия Савина, "все свалки сейчас завалены хорошей продукцией, но она не используется". Россия изобрела новый тип свалки...

Здесь нужно сделать одно общее пояснение. Инновационные процессы всегда возникают под заранее поставленную цель, под проектируемый результат научно-технического прогресса. Они могут начинаться от результатов всеобщего труда ученых и изобретателей и непременно завершаться в сфере массового производства. Объективная тенденция в данном случае заключается в том, что инновации подталкивают к планомерному подходу. Экономика любой страны, любого капитала может считаться инновационной лишь тогда, когда в ней есть инструменты удовлетворения этой объективной потребности. Специализированные центры, как правило, выступают начальным звеном длинного инновационного процесса. Но уже в нем закладываются условия эффективного сопряжения с массовым производством. Российские реформаторы весьма далеки от понимания сущности инвестиционных циклов. Такое непонимание очень отчетливо проявилось в оценке роли специализированных научных центров, которые уже целый полувековой период демонстрируют свою внутреннюю инновационную природу. С Новосибирского академгородка, например, в свое время списывались элементы комплексного подхода в Силиконовой долине США, для знаменитого центра Цукубо в Японии, центра Орсей под Парижем. Теперь рецептура списывается нами на Западе, собственный опыт высокомерно третируется и вряд ли большинству знаком. В результате не понимается и то, что списывается.

Вторую группу факторов также условно назовем внутренней. Она складывается из возможностей интенсификации исследований. Здесь мы в состоянии лишь перечислить их очень бегло (в журнале "Экономист" № 10 за 2008 год интересующийся читатель может ознакомиться с более подробной информацией по теме). В инновационных поселениях создаются особенно благоприятные условия межнаучной кооперации исследователей. Далеко продвинуто создание систем коллективного пользования мощными вычислительными средствами. Развитие опытного производства увенчалось в Новосибирском академгородке созданием опытного завода, общего для всех подразделений науки, с небывалой концентрацией высококлассных специалистов, своих "левшей, с задачей обучения ученых технологическим требованиям промышленного производства; иными словами, была решена проблема технологической совместимости нового с промышленностью, так часто останавливавшая процесс реализации научных достижений на производстве. Выведено на межинститутский уровень метрологическое (приборное) обслуживание. Широко известен теперь уже полувековой опыт перехода к формам подготовки научной смены по формуле: ученые НИИ – на кафедрах университета, студенты – в лабораториях институтов. Присовокупим в группу внутренних факторов устойчивости создание современной системы информационного обслуживания, включая издательские и библиотечные ресурсы, единой социальной и инженерной инфраструктуры, общего административного и финансового механизма управления.

Каждый из перечисленных признаков – не новость, их может быть больше или меньше. Их сочетание дает эффект интенсификации исследований, недоступный в обычных обстоятельствах. Центры науки есть мощный аккумулятор творческой энергии общества. Любопытная тенденция: как только создание инновационных поселений становится фактом, к ним подтягиваются вузовские исследовательские ячейки, – надо полагать, не самые слабые. Инновационные поселения страны стали прямо-таки осязаемыми центрами притяжения в подготовке специалистов. Мы взяли, так сказать, навскидку 25 поселений из таблицы 1 и зафиксировали в них 69 структур в ранге университетов, институтов и их филиалов, учебно-научных центров, кафедр и других формирований. Например, в Иркутском академгородке СО РАН в 2006 году функционировало 5 учебно-научных центров, 5 учебных лабораторий, 16 кафедр. В инновационном поселении Петергофа, выдающуюся роль в образовании которого сыграл С.-Петербургский университет, задействованы 8 НИИ последнего, а также 2 заведения ВМФ. В Димитровграде действует 5 филиалов вузов.

 Это, в сущности, еще один образ науки наряду с вузами, академическими и отраслевыми НИИ. Не заметить этого образа было невозможно. Пошли реформы, и возник вопрос: что делать? Центр ведь не приватизируешь как центр. Начнешь приватизировать по частям – уничтожишь целое, весь образ.

Пожалуй, самой заметной была инициатива государства о придании центрам статуса наукограда. Идея была многообещающей, вызвала интерес, с мест пошли заявки. Были утверждены критерии присвоения титула наукограда, обнародована процедура рассмотрения заявочных документов. Процесс пошел, и 14 центров получили статус наукограда. Начало положено, но у него не видно продолжения. На первую дюжину ушло десять лет. Похоже, государство испугалось собственной инициативы и нажало на тормоза. Поначалу наукоградам предусматривалось целевое финансирование, то есть прямая ответственность государства. Затем оно тихо испарилось. Стала испаряться и ответственность государства. Что так произойдет, очень хорошо видно по предложенной нормативной базе зачисления в почетный корпус наукоградов.

Установлено, что в их разряд могут быть отнесены муниципальные образования, где научно-производственный персонал составляет не менее 15 процентов занятого населения. По нашему мнению, барьер весьма странный, даже уникальный в истории общества. Для других городов количественные пороги не требовались, для науки потребовались. Почему? Все знают, что Тольятти – город автопромышленников, Сочи – курорт. Это качественные, а не количественные признаки. Они складываются частично естественно-историческим путем благодаря усилиям жителей, частично – государственным решением, частично сочетанием того и другого путей. Инновационные поселения опираются на свои качественные признаки: наличие научных, научно-технических проблем государственного и мирового уровня, обеспеченных признанными лидерами, научными школами и научно-техническими традициями. Потеряйте десяток ведущих специалистов без замены – можете потерять качественную определенность всего поселения.

Представленный в таблице перечень инновационных поселений как раз и основан на изложенных качественных характеристиках. Понятно, что определение 15-процентного порога для государства не сопровождается никакой ответственностью.

Установлен и иной критерий, требующий, чтобы объем научно-технической продукции был по стоимости не ниже 50 процентов продукции хозяйствующих субъектов данного муниципального образования (за исключением ЖКХ и быта). С этим критерием дело обстоит гораздо хуже. Что такое научно-техническая продукция по стоимости? Одно изделие может превзойти по стоимости всю продукцию муниципалитета. Оно, напротив, может быть совершенно незаметным по стоимости в массе всей продукции предприятий муниципалитета. Но потребность в нем народного хозяйства в сотни раз превысит местный объем. И вообще: научный продукт данного центра должен превосходить наукоемкую продукцию, выпускаемую на производстве. Он переводит последнюю в разряд устаревшей. Это значит, что критерий эффективности лежит за пределами сферы производства инновационного поселения.

Недоумение вызывает процедура представления на титул наукограда. Ходатайства по положению должны исходить от муниципалитетов. Абсолютное большинство инновационных поселений как раз и замыкаются на свои органы местного самоуправления, а последние, согласно действующей Конституции, не входят в систему органов государственного управления. Они не входят, но в ходатайствах должны с самого начала обосновать государственную важность проблематики. А что же государство? Снова в положении наблюдателя?..

Специализированные научные, научно-технические центры обладают огромным инновационным потенциалом. Мы их и назвали инновационными поселениями. А как их еще называть, если они таковыми и являются теперь объективно, благодаря изложенным особенностям? Если само государство хочет стать самым динамичным субъектом рынка инноваций вообще, оно должно прежде всего сделать его центры науки и техники лидерами рынка инноваций государственного масштаба. Так хочет или нет? Присоединяемся к настоятельному совету академика Е.М. Примакова для правительства: развернуться лицом к существующим научным центрам страны хотя бы на уровне Сколково (см. «У России – великие возможности», «ЭФГ» №№ 3–4/2013).

Ни один капитал страны сегодня не обладает возможностями государства в обозрении последствий НТП, исходящих от специализированных центров науки и техники, в концентрации и распределении инвестиционных ресурсов, в вопросах управления центрами совместно с научными сообществами.

Мы вовсе не выступаем против того, чтобы капитал стал активным участником развития инновационных поселений. Было бы чрезвычайно интересно услышать, что какая-либо компания, консорциум или банковская группа объявили о финансовой поддержке целого центра исследований с сохранением всех внешних и внутренних условий его устойчивого функционирования. Услышим ли? Сегодня промышленный и финансовый капитал здесь совершенно инертен, консервативен и неконкурентоспособен.

Бесспорная "заслуга" отечественного капитала состоит в том, что он полностью разрушил каналы передачи крупных научных достижений в массовое производство. Никакие опытные участки и технопарки здесь не помогут. Они заняты штучной продукцией, нередко далекой от технологии массового производства. Повторимся: у современного российского промышленного капитала на внедренческий цикл просто нет оборотных средств. Когда же такие оборотные ресурсы отсутствуют в издержках производства, рассуждения о переходе на инновационный путь развития – красивая фраза. Кому нужен такой капитал?

Беда еще заключается и в том, что отечественный капитал при поддержке государства создал особое течение менеджеризма и особый тип управляющего производством. Этот тип менеджеров научили (и учат) делать деньги, не зная науки и технологии производства. Они готовы управлять любым производством. Они и извлекали деньги из участков, не дававших немедленную отдачу. Эти люди не могут брать на себя ответственность за то, чего не знают. Более того, незнаемое – угроза их личному благополучию. Разрушительные последствия действий такого рода менеджеров могут смягчаться тем, что под ними еще ходят подлинные специалисты. Они, однако, не определяют научно-техническую политику. И все инновационные процессы и национальные проекты рвутся.

Понимает ли правительство, что эти менеджеры провалят любую модернизацию?

Такого смягчающего слоя по определению не может быть в науке и технике. За решение крупной проблемы должен отвечать столь же крупный ученый, специалист с неограниченными полномочиями. Страна должна знать, кому поручено реализовать потенциал будущего, что здесь происходит, как с творцами будущего работают государство и его лидеры. Или здесь тоже надежда на импорт?

***

По удачному совпадению, настоящие заметки о научно-технической политике правительства совместились по времени с развернутым докладом академика С.Ю. Глазьева «О целях, проблемах и мерах государственной политики развития и интеграции». Доклад сделан в РАН в январе с.г. и опубликован в «ЭФГ» (№ 8, 9/2013). С большинством предложений коллеги мы согласны. Остается сделать организационные рекомендации по своей теме.

Будем откровенны: у российского государства сегодня нет надежного провозвестника будущего страны. Надежного в смысле ответственности перед обществом. Правительство и его структуры не в счет. Единственным прибежищем объективности осталась Российская академия наук. В ее компетенции пока еще сохраняются все горизонты развития страны. Правительство поступило бы исторически правомерно, обратившись за содействием к РАН и изменив ее роль. Такого рода опыт был.

В 1915 году по инициативе академика В.И. Вернадского и при поддержке царского двора, ведущих ученых, предпринимателей, общественных деятелей при Императорской академии наук была образована Комиссия по естественным производительным силам (КЕПС). В ее «штаб-квартиру» входило до 100 человек. Комиссия действовала в точном соответствии с названием, развернув экспедиционную работу по поиску полезных ископаемых и по концепции размещения производительных сил на пространствах страны. Одним из побудительных моментов создания КЕПС была выявившаяся в годы войны зависимость от иностранных поставок, когда пришлось импортировать даже пеньку.

КЕПС не поспевала за революционными событиями. Бушевавшие в них силы не «входили» в ее компетенцию. Но Комиссия не погибла в огне революций. Вездесущие большевики не потеряли ее из виду. По личному указанию Ленина было налажено регулярное издание трудов Комиссии, экспедиций. Ленин читал эти труды. Они активно использовались при подготовке ГОЭЛРО. Такое отношение коммунистов к КЕПС было должным образом оценено высшим научным сообществом. Со своей стороны ученые обнаружили полную готовность вложиться своим интеллектом в разработку концепции развития производительных сил и их отдельных аспектов.

Надо учиться у прошлого. История все-таки учит. Но только тех, кто хочет учиться. Сейчас как раз тот случай. Надо возрождать КЕПС или нечто ей подобное. Вопросы, конечно, существенно расширяются. Нужно знать масштабы разрушения производительных сил. Нужно знать, что происходит с размещением производства. Здесь впечатление таково, что в действиях капитала царит хаос. Комиссия могла бы уточнить возможности каждого действующего научного центра и определиться с реальными направлениями консолидации сил ученых.

Правительству необходимо настоящим образом опереться на большую науку.

 Марти Петрович ЧЕМОДАНОВ,

доктор философских наук, профессор,

зам. председателя Сибирского отделения АН СССР (1969–1975);

директор института,

 проректор Новосибирского госуниверситета (1975–1983)