Бизнес

Марфа Михайловна, старуха семидесяти лет, занялась попрошайничеством. Это оказалось выгодным занятием.

Однажды, когда закончились все продукты, а есть очень хотелось, она переборола стыд и пошла в ближайшую булочную с заранее приготовленной записочкой: мол, люди добрые, помогите Христа ради, кто сколько может, есть, мол, нечего.

Вначале все брезгливо отворачивались, но потом одна молодая девушка дала десятку. Затем женщина сунула пять рублей. И пошло. За день набежало на пряники, пачку чая и два батона. Так Марфа Михайловна перебивалась с неделю, пока милиционер не прогнал ее. Пришлось старухе идти в другое место, другую булочную. Там она заработала на молоко и три супа «тру-ля-ля».

Через неделю-другую бабка достаточно отъелась. А там и пенсия подоспела. Можно было бы и не попрошайничать, да уж больно прибыльным оказалось дело.

В воскресный день Марфа Михайловна набрала себе сухарей, приготовила большое послание к добрым людям и поехала в центр города, поближе к народу. Встала у лесенки и стала смотреть людям в глаза. Долго стояла. Вначале ее старались не замечать, потом полетели редкие рубли, десятки, двадцатки, сотни. А она молилась за их души и мысленно ругалась на проходивших за жадность. Могли бы и побольше давать.

Ближе к вечеру бабка заметила, что на ее деньги зарится грязный сосед-бомж. Он ткнулся трясущейся рукой в ее сумку и сказал: «Отдай». Старуха заметалась, пытаясь уйти, но бомж встал у прохода и пригрозил костылем, мол, попробуй только уйти, враз получишь. И тут, на бабкино счастье, милиционер стал прогонять их от магазина. Бомж выругался, а соседку схватить не успел.

Марфа Михайловна после уединилась на детской площадке и стала считать деньги. Не то сто, не то сто пятьдесят выходило. Это было неплохо. «Ишь ты, пьяная скотина, – ругалась бабка, – мои денежки хотел прикарманить. Накось, выкусь. Зря, что ль, я целый день горбатилась. Мои кровные. Не дам».

Потом старуха стала прикидывать, на что эти деньги потратить. Во-первых, нужно хлеб и творог купить, потом немножко картошечки и капустки квашеной, давно не ела. Куру. Конфеточек каких-нибудь дешевеньких. Есть хотелось ужасно. Ведь с утра даже чаю не попила.

Дома, после плотного ужина, Марфа Михайловна легла спать. Почему-то стала припоминаться бывшая деревенька, где сейчас построили башни-монстры. А как хорошо в деревеньке жилось! Был огромный отцовский дом-пятистенка, всякие цветы, огород, толстенные куры и поросята. Она нужды не знала с продуктами. Ходила на рынок, торговала овощами и цветами. Какие у нее были красивые гладиолусы и пионы! Бежевые с розовым отливом, сиреневые с белым. И крупные такие. Запах до сих пор слышится. Ушло время. Марфе Михайловне не хотелось переезжать из своего дома. Она была готова умереть в нем, но племянница уговорила, обещала помогать, и помогла только один раз, черный хлеб купила.

Ночью старухе снилось видение. Белое-белое поле. Из глубины кто-то идет и хихикает. Это была смерть с косой в руках, но не страшная, не трясла она косою, а кротко спрашивала: «Ну, как ты, готова умирать?» – «Милая, – отвечала бабка, – я хочу умереть, но ты меня всё не забираешь». И расплакалась. «Не плачь, – уговаривала смерть, – я тебя заберу. Я еще приду». Стало темно. «Вот и всё», – подумала Марфа Михайловна. И проснулась.

Уже светлело. «Пока еще живу», – решила старушка, и встала. Сегодня она могла и не идти попрошайничать, но дома отсиживаться не хотелось. Всё чаще и чаще тянуло к людям. В церковь, что ли, сходить?

В церкви было красиво, тепло. Святые смотрели участливо и приглашали к молитве. Старуха запричитала про себя: «Боже, дай мне силы немного пожить, а если нет, то дай спокойно умереть. Надоело жить на этой земле. Нет у меня родных душ, нет и дома. Боже милостивый, дай людям здоровья и благополучия. Пусть зло уходит от них». Батюшка высоким голосом читал проповеди, хор подпевал, а народ молился. Было спокойно и радостно...

Через некоторое время Марфа Михайловна располагала первыми десятью тысячами. Часть денег она отложила на похороны в заветный свой узелок, в котором уже лежала подобающая одежда, чтоб все было по-людски. Часть денег подарила племяннице, женщине незамужней, бездетной и вдобавок непутевой. Но бог с ней, время тяжелое. Пускай прибарахлится. А самую большую сумму старуха запрятала под чугунную ванну и прикрыла тряпкой, чтоб незаметней было.

Каждый день приносил существенные деньги. Можно было и пивка попить и водочки. На «работе» сидела уже тепленькой. Такая жизнь бабке понравилась, даже стала некой потребностью: ничего не делая, иметь деньги. И каждый день.

В квартире образовался склад. Купила много тушенки, растительного масла, всяких консервов, мыло, мешок сахару.

Деньги стала прятать уже в разных местах: то в шкафу, то под матрасом, то в грязном белье. Мелочь валялась по углам, и было лень ее собирать.

Старуха хотела купить себе хорошее добротное платье, да потом передумала, зачем деньги тратить по пустякам. Можно было ходить и в старом. Да и потом меньше людей к себе привлекаешь. Вот и соседи стали помогать, кто хлебушка купит, кто молочка. Бабка брала всё с удовольствием, потому что привыкла уже брать, хотя сама редко кому давала. Просто не хотелось. А то мало ли чего еще подумают. Начнут шастать, просить: Михайловна, мол, одолжи на стенку, на машину. Нехай сами выкручиваются. Мозги есть.

Всё чаще Марфе Михайловне вспоминалась прежняя, молодая жизнь.

После войны, когда батя пришел калекой, было страшно. Он пьянствовал, буянил, мать раньше срока изжил. А уж чего про детей говорить. Все потом разбежались.

Бывало, с девками идешь гулять, так орет на всю улицу: «Смотри у меня, Марфа, чтоб ни-ни, а то, тварь, мозги вправлять буду». Марфа отца боялась страшно. Десяток лет с ним прожила. И боялась его и жалела калеку безногого. Он так и не дал дочке выйти замуж. Всех парней отпугивал. Как нажрется, так и права качать.

А умер он бестолково. Шел в сельмаг за водкой упал в лужу, да и захлебнулся в грязной водице. Хоронили как героя войны, с почестями, даже оркестр самодеятельный был. А уж Марфа-то как плакала, убивалась, что бог ее осчастливил, да поздно. И замужем давно была бы, и детки были.

Под пятьдесят лет стала знакомиться с пенсионерами. Один особенно долго ухаживал, даже замуж предлагал выйти, но уж больно норовист был. Без году неделя, а давай-давай, Марфа, замуж. Наверное, хозяйство ему приглянулось: огромный дом и пятьдесят соток ухоженной земли. Марфа, не будь дурой, отшила ухажера.

А после и перестала водить знакомство. У сестры были дети, им она и помогала. Сколько вещей подарила, продуктов натаскала. И только Людка одна иногда заглядывает к своей тетке. Остальные даже и про мать не вспоминают, а старухе, пожалуй, за девяносто будет. Страшна стала, кожа да кости.

В последние дни Марфе Михайловне приглянулось одно место для сбора денег, такое тихое, укромное. Познакомилась она там с одним дедом, инвалидом безногим. Сразу вспомнила отца непутевого.

Дед был вечно пьяный. Старуха приносила ему еду, подкармливала, а потом и уговорила у нее пожить. Дед вначале отнекивался, но потом согласился. Марфа сразу помолодела и перестала нищенствовать.

Отмытый, накормленный дед оказался молодым мужиком, которому не было еще сорока. Жил он в коммуналке. Соседи его выгоняли, выгоняли, да и выгнали из квартиры, благо время наступило хамское. И мужик стал попрошайничать. Ночевал в подвале с такими же горемыками.

Марфа Михайловна разглядывала Гришу, так звали сожителя, и удивлялась ему. Говорил он размеренно, уважительно, называя бабку по имени-отчеству. Ночью она стелила ему белые простынки и укрывала теплым одеялом, как сына. И ничего от него не скрывала. Показывала свое богатство. Предлагала Грише деньги, вроде наследства: всё равно, мол, скоро помру, а тебе пригодятся.

Так прожили они неделю, пока не помешал этому спокойствию один телефонный звонок. Было утро. Марфа Михайловна готовила завтрак. Отварила картошечки, поджарила котлетки, чайник вскипятила. И пошла будить Гришу. Тот моргал глазами, но просыпаться не хотел. Тут зазвонил телефон.

– Да, – сказала старуха, – слушаю.

– Слушай, слушай. Этот у тебя еще?

 – Кого вы имеете в виду?

Голос загоготал:

– Чего притворяешься, старая? Сама знаешь, о ком говорю.

– Никого у меня нет.

Марфа Михайловна догадалась, с кем говорит, и вздрогнула.

– Ты смотри у меня, старая, если этого хрена не будет на месте, отвечать будешь.

– А я тебя не боюсь. Ты смерть моя, – отважилась бабка.

 Голос в телефоне удивился и стал мягче:

– Что? Что лепечешь?

– Я давно тебя жду. Вот и одежонку приготовила, и деньги на поминки.

– Ты что, спятила, старая?

– Я видела давеча тебя во сне, обещала прийти. Так я жду.

Голос в трубке замолчал, задумался, а потом продолжил:

– Слушай, старая, я – не смерть. А Гришке скажи, что Ванька из Мытищ звонил. Встретиться надо.

Когда Марфа Михайловна сообщила об этом мужику, тот засуетился и стал быстрее одеваться.

 – Мне надо, – бормотал он, – скорее уходить. Ванька может нагрянуть.

 – Я смерти не боюсь, Гришенька.

Старуха долго разглядывала сожителя, как в последний раз, и всё повторяла: «Я не боюсь».

– Всё равно, надо уходить, – твердил Гришка, и поковылял к двери.

Бабка тоскливо посмотрела на инвалида, остановила его и сказала: «Подожди». Собрала все деньги, кроме «похоронных».

– Возьми, Гришенька, откупись от Ваньки. – И заплакала.

Мужик посмотрел на богатство, да и взял. И ушел. Навсегда.

На следующий день бабка не пошла на улицу. Потом и вообще перестала выходить. К чему?..

В.И. Чистякова